24 ноября 2021 г. Лазаревское кладбище

Поселение находится: Московская область, город Москва.

Координаты местности: 55.791039, 37.618949

Дата образования: Основано в 1750 году.

Дата снятия с учета: В 1934 году кладбище было закрыто, а в 1937 году снято с учета. Большую часть могил сровняли до войны, а последние уничтожили бульдозерами уже в послевоенные годы. Часть останков перенесли на другие кладбища, но большинство захоронений так и осталось под землёй.

Из книги «Очерки истории московских кладбищ» (Москва, 1997 год. Рукопись книги Саладина А. Т. Подготовленная в 1916 году):

Лазаревское кладбище

В древней Москве особых кладбищ не существовало, хоронили покойников около приходских церквей, а кто был побогаче, тот старался успокоить свои кости под защитою святых монастырских стен.

Церквей в Москве тогда было если не “сорок сороков”, то все-таки очень много. Поэтому-то так часто при земляных работах открываются древние кладбища, иногда с уцелевшими от тления гробами.

Такой порядок существовал до половины XVIII века. Нечего и говорить, что при свирепствовавших тогда эпидемиях хоронить покойников в центре города было опасно. Но об этом до Петра Великого мало кто думал, помышляя больше о загробной жизни, а не о земной и полагая, что своя приходская церковь есть первая ступень в райские обители.

Петр посмотрел на дедовский обычай иначе и указом 1723 года властно приказал “в Москве и других городах мертвых человеческих телес, кроме знатных персон, внутри городов не погребать”.

В 1758 году открылось на окраине Москвы, в Марьиной роще первое московское общественное кладбище для бедных — Лазаревское. Состоятельный класс по-прежнему продолжал хоронить в городе по монастырям.

На Лазаревское кладбище перевели “убогий дом”, существовавший там, где теперь стоит церковь святого Иоанна Воина, на Божедомке, близ Екатерининского парка. Всех умерших насильственной смертью, а таких в то время грубых нравов было немало, — стали хоронить на “буйвище” или “гноище” Лазаревского кладбища. Такое соседство, да, вероятно, и близость Немецкого “басурманского” кладбища, конечно, пугали суеверных москвичей, и только действительная беднота стала населять понемногу первое московское общее кладбище за городом.

В богатой лесом Москве камень был дорог, бедняки не могли ставить прочных надгробий, обходясь деревянными голубцами. Вот почему даже на старейшем кладбище камни с датами конца XVIII века встречаются только единицами.

Окружавшая Лазаревское кладбище Марьина роща была густым лесом, местами непроходимою чащобою. И хотя в ней устраивались гулянья в Семик, но, несомненно, что в сравнительно низкой местности, здесь было мрачно и угрюмо, да и теперь Лазаревское кладбище далеко не ласкает взгляда.

В существующем виде Лазаревское кладбище окружено глухою кирпичною стеною, возведенной в 1889 году, и это далеко не лишнее, так как с трех сторон оно застроено жилыми домами, и только к Виндавскому вокзалу(1), у Крестовской заставы, местность пока еще не застроена.

Спрятавшись от всякого шума за прочными стенами, кладбище покрылось буйной растительностью. Трава выше пояса — скрывает даже высокие гробницы, и к некоторым могилам можно подойти только с трудом, обжигаясь о крапиву. Вековые березы, липы и тополя, а больше ветлы, дают густую тень. Пни исчезнувших великанов в несколько обхватов, седой мох на стволах старых берез, полусумрак аллей — все это создает из старого “буйвища” своеобразный уголок, не лишенный привлекательности. Здесь так хорошо можно забыться от суетливой действительности и уйти в прошлое, когда кругом были не жалкие домишки столичной бедноты, но глухо шумела задумчивая Марьина роща, а в ее темно-зеленом сумраке пробиралась в удобные места охотничья свита Тишайшего царя.

У алтарной стены церкви нельзя не заметить огромный полуразвалившийся мавзолей с круглыми и готическими окнами во всю стену. Рамы в этих окнах давно прогнили, стекла выбиты и отверстия наглухо заколочены досками; на провалившейся крыше растут березки.

Одна из досок в двери оторвана, и через отверстие можно хорошо видеть интересную гипсовую группу высокой художественной работы. На смертном ложе приподнялся отец и обеими руками старается прижать к себе в последний раз двух маленьких дочерей. Группа производит сильное впечатление, чувствуется какая-то драма, на которую талантливый скульптор только намекнул, но не пожелал ее рассказать в подробностях. К сожалению, у обеих девочек отбиты ручки, а отцу кто-то вымазал известкой лицо. Не разъясняет загадки надпись на гробнице: “Под сим погребен господин подполковник Михаил Родионович Хлебников и две дочери его в нежных летах во едином месяце марте 1796 года скоро одна за другою следующих чисел скончавшиеся из них меньшая Авдотья Михайловна 6 числа имея от роду 2 года и 11 дней, вторая Марья Михайловна 8 числа 5 лет и 8 дней”.

Тут же, немного левее, надгробный памятник Новосильцевой, работы известного московского скульптора И. Витали(2).

В большой без украшений арке-нише, на простом четырехгранном пьедестале, поставлена сложная группа, изображающая ангела, обнимающего двоих детей, а над ними женская фигура, закутанная в хитон, указывает на небо. Группа богата обработкою деталей, отличительное свойство Витали, но сделана из непрочной цементной массы, и многое уже попорчено непогодою, у женщины отбита рука и безобразно торчит ржавый железный кусок каркаса. На пьедестале сделана надпись: “Здесь покоится прах Настасий Павловны Новосильцевой. Родилась 12 сентября 1789 года, скончалась 21 августа 1830 года. От неутешных мужа и детей”. Ниже — обычная стихотворная эпитафия.

Еще левее, на самом краю дорожки, под деревянным белым крестом похоронен преподаватель истории С. И. Кедров, получивший воспитание в Московской духовной семинарии и напечатавший много исторических исследований, из них наиболее существенны: “Авраамий Палицын” и “Русь Петра Великого за границей”. На кресте надпись:

Преподаватель Московской Духовной
Семинарии и Александровского Института
Сергей Иванович КЕДРОВ
скончался 23 августа 1914 года.

От церкви в глубь кладбища ведет Сандуновская дорожка. В средине её с краю — могилы актера С. Н. Сандунова, профессора Н. Н. Сандунова, их отца Н. М. и матери М. С. Сандуновых.

Н. М. Сандунов происходил из какой-то благородной грузинской фамилии, имел некоторый достаток, позволивший ему дать своим детям образование. Из них Николай избрал ученую карьеру и был профессором гражданского права. На его могиле — высокий памятник серого гранита, с обычными казенными надписями:

Под сим крестом погребено тело
ординарного профессора
Императорского
Московского университета
действительного статского советника и кавалера
Николая Николаевича
САНДУНОВА
Родился 31 октября 1749 года.
Скончался 7 июня 1832 года.

Н. Н. Сандунов занимал кафедру практического судопроизводства. Это был низенький коренастый старичок. В своей отрывистой речи он как бы отчеканивал каждое слово. Лекции свои он иллюстрировал делами, взятыми из сената, где служил когда-то обер-секретарем. Разбор этих дел сопровождался остротами и анекдотами, и потому его лекции были полны жизни и движения. Грубый на вид, он имел доброе сердце и по простоте отношений того времени обращался иногда к студенту по-отечески: “Эх, батенька, ты какой. Обычай-то бычий, а ум-то телячий. На антресолях-то, батенька, у тебя видно маловато”. Тогда такое обращение не считалось недопустимым, и студенты не обижались на старика. Римского права Сандунов не переносил и профессора, но этой кафедре называл “Римскою попадьёю”.

Памятник его брата, избравшего тернистый путь актера, заключен в тесную решетку. Это колонна серого гранита, перебитая кубом. Надписи сделаны со всех сторон куба:

Под сим камнем почиет
прах придворного актера
Силы Николаевича
САНДУНОВА.

Другу и благотворителю
от сердец ему преданных
и им сблаготворенных.

Родился в Москве в 1756
году, а скончался в 1820
году марта 27 дня.

О личности и свойствах таланта Сандунова, со слов его современников, А. Ф. Кони записал следующее: “Сандунов действительно был актер необыкновенный по уму гибкому и просвещенному, по таланту сценическому и по стойкости характера. Все то, что пленяет нас в Бомарше, досталось в удел Сандунову: та же пылкость души, тот же пламень воображения, та же язвительная острота и изворотливость ума. На сцене он был, как дома — смел, развязен и ловок. Сандунов был en vogue, т. е. актер модный. Ему старались подражать в обществе, так приемы его были благородны и приятны. Необыкновенный ум Сандунова приобрел ему столько же друзей в свете, и преимущественно между знатью, сколько талант завоевал сердец с подмостков сцены. Он был роста небольшого, но прекрасно сложен; говорил, прищуривая глаза, но сквозь эти щелки век вырывались язвительные молнии; он высматривал каждое движение того, с кем говорил, и, казалось, проникал его насквозь. Сандунов каждой роли давал свой колорит и превосходно оттенял характеры. Он был весел, жив, игрив, рассыпался мелким бесом и всегда был в движении на сцепе. Он так глубоко вникал в характер своей роли, что совершенно отдавался своему увлечению; во время игры весь мир для него не существовал: он знал только людей, которых автор поставил для него на сцене”.

В конце восьмидесятых годов, в эпоху полного расцвета своего таланта, Сандунов встретился с воспитанницей театрального училища Лизой Урановой. Готовился брак. Но на Лизу соблаговолил обратить свое внимание государственный канцлер А. А. Безбородко. Молодая, неопытная и легкомысленная артистка не устояла перед могуществом и бриллиантами Безбородко, а его соперник был уволен с придворной сцены.

Но Сандунов не сдавался и перед отъездом из Петрограда в Москву, играя на частной сцене, обратился к публике с прощальными стихами:

Служа комическим и важным господам,
Не им я был слугой, а был я вам,
Терпел пощечины от них, нападки, брани —
Усердья моего к вам были это дани.
Я вздоры разные сносил колико мог!
Заплатит, говорил, за это мне мой Бог.
Хотя и видел он, что мне немного тесно,
Но миловану им быть, право, очень лестно.
Кто ж этот царь мне был? Кто знает, что актер
Тот ведает и то, что царь мне был партер.
О ты, талантов царь, душа деяний славных,
Который требует всегда жрецов исправных.
Прости, что твой алтарь оставить должен я,
Меж мной и бар моих будь сам ты судия.
Служил я рабски, был я гибок, как слуга;
Но что ж я выслужил? Иль брани иль рога.
А девушки мои, пренежные служанки,
Любили верность так, как истину цыганки.
В угодность авторов, забывший страшный стон,
Попотчевал меня рогами Купидон.
Хоть силой авторов то сделано невольно,
Но, право, от того мне было очень больно,
И я, не вытерпев обидных столь досад,
Решился броситься отсель хотя б во ад.
Моя чувствительность меня к отставке клонит,
Вот все, что вон меня отсель с театра гонит.
Теперь иду искать в комедиях господ,
Мне б кои за труды достойный дали плод,
Где б театральные и графы, и бароны
Не сыпали моим Лизетам миллионы
И ко сердцам-златой не делали бы мост,
На то, что щегольским Кристонов сделан рост.
Сыщу ли это я иль поиск мой напрасен,
Но знаю, но со мной всяк будет в том согласен,
Что в драме той слуга не годен никуда,
Где денег не дают, да гонят, лишь всегда.

Произошел скандал, артист долго оставался в опале, всячески стараясь добиться справедливости и восстановления потерянных прав. Настойчивость увенчалась успехом, он был возвращен на придворную сцену и даже женился на Лизе Урановой. Но раз нанесенная сердечная рана не заживает. Пошли дрязги, какие-то материальные счеты, супруги наконец разошлись, а в 1810 году Сандунов покинул сцену. Красиво начатая жизнь закончилась совсем прозаически. Сандунов построил бани на Неглинной, и теперь носящие его имя. “Кто помнит, кто знает теперь Сандунова? — говорит биограф его Сиротинин. — Известны одни Сандуновские бани. Бани, выстроенные актером, оказались памятником более прочным, чем то искусство, которым он волновал сердца, благодаря которому, может быть, многим из зрителей открылась тайна понимания изящного, возможность тех высоких, прекрасных наслаждений, выше которых нет наслаждений’’.

Могила отца Сандунова пользуется среди местного простого народа большой известностью. Оставляя без всякого внимания надгробия профессора и актера, посетители кладбища подолгу стоят у могилы их родителей. Привлекает их внимание изваяние двух больших змей, обвивающих крест. Эти-то змеи и служат источником самых страшных легенд.

Памятник представляет высокую чугунную плиту, вернее, массивный ящик из тяжелых чугунных плит, под которым покоятся Николай Моисеевич САНДУНОВ и Марфа Силишна САНДУНОВА.

На плите укреплен простой крест; сверху и снизу его обвивают две большие змеи. Памятник много пострадал от времени, не уцелело никаких украшений, отвинчена медная доска с эпитафией, отбиты части у змей.

Змеи, несомненно, изображают какой-то символ, но расположение их необычно — встречающиеся на надгробиях змеи почти везде свернуты в кольцо, символизируя вечность; змея, как символ мудрости, употребляется обыкновенно только одна. Здесь что-то другое. Быть может, что змея, обращенная снизу кверху, означает тайну рождения человека от земли и полет его духа к небу, а змея, обращенная сверху вниз, — тайну смерти, возврат в землю, к небытию, символизируя таким образом альфу и омегу бытия человека. Быть может, это что-либо другое — символ без текста — человек, лишенный речи.

Народ, питающий инстинктивное отвращение к змеям, не допускает никаких символов. Он видит надпись “отцу и матери от сына их” и решает дело по-своему. Отец умер богачом, не пожелал оставить деньги и спрятал их в подушку, которую приказал положить себе в гроб. Когда дети узнали, куда исчезли деньги, разрыли могилу, открыли гроб, из него, шипя, выползли змеи, а денег там не было.

Интересно заметить, что приблизительно такой же памятник находится на том же кладбище, около алтарной стены церкви, но его не замечают. Это — грузная колонна, перебитая кубом и увенчанная урной, с обвившейся вокруг нее, не в замкнутое кольцо, большой змеей. Здесь также имеется надпись: “Чадолюбивому отцу от трех его сыновей”. Памятник поставлен на могиле “протоиерея и кавалера Федора Авксентьевича Малиновского”, умер в 1811 году. Малиновский был преподавателем Московского университета, и символ мудрости на его могиле вполне уместен.

Левее от могил Сандуновых, между Сандуновской и Федосеевской дорожками, можно отыскать совершенно забытую могилу известного в свое время профессора словесности и древностей Р. Ф. Тимковского. Па ней высокая цилиндрическая колонна, увенчанная черной мраморной урной. Надписи на памятнике сделаны по-латыни и по-русски:

Здесь погребено тело коллежского
советника Императорского
Московского университета
Греческой и Латинской
словесности
Профессора и Кавалера Романа
Федоровича ТИМКОВСКОГО,
скончавшегося 1820 года января 16 дня,

Праху
Незабвенного Наставника
благодарные ученики студенты
Императорского Московского
университета

Jn memoriam beneficiorum
viri incomparabilis
professoris optimi atque dilectissimi
Pomani Theodoris
TIMCOWSKII
hos monumentum
super ejus reliquis
gratissimi
suae disciplinae alumni
posuerunt.

(Перевод: В память благодеяний мужа и несравненного профессора лучшего и любимейшего Романа Федоровича Тимковского, этот памятник над его останками воздвигли признательные его ученики).

Тимковский славился познаниями своего предмета, издал Федра со своими примечаниями, имевшими в то время большую ценность, написал классическое рассуждение о дифирамбах. Наружность он имел важную, неприступную, никуда не ходил, кроме лекций, и никого не видал, кроме студентов. Какое значение имели профессора прежнего времени у студентов и какое влияние оказывали на них, можно судить по следующему факту, приведенному М. П. Погодиным. “Объяснив первую оду из второй книги Горация, Тимковский поручил написать журнал студенту Кубареву, впоследствии также профессору. Это поручение показалось всем нам знаком особенного благоволения к Кубареву, и он, не помня себя от радости, по дороге домой из университета, попал вместо Сухаревой башни, подле которой жил, на Елохов мост в Преображенское, где уже вечером опомнился”.

Направо от церкви, напротив колодца, выделяется обломок серой гранитной скалы, окруженный цепями на могиле надзирателей Бутырской тюрьмы, убитых заключенными в ней каторжниками.

Памятник поставлен “русской женщиной”, придававшей этому печальному случаю какое-то особое значение, что невольно сказывается даже в надписи:

Беззаветным стражам долга,
мужественно павшим на постах
от руки дерзких убийц
21 января 1911 года.

Надзирателям пересыльной тюрьмы,
Трофиму ШКЛЯЕВУ,
Герасиму ИВАНОВУ,
Василию РУЧКИНУ,
Александру КУРДЕЕВУ
От русской женщины.

Прямо за церковью, недалеко от нее, под обширным защитным шатром с фамильными могилами, погребен И. Н. Кушнерев, основавший в Москве большое типо-литографское дело, начав его почти с ничего, добившись успеха исключительно личным трудолюбием и энергией. Он писал очерки и рассказы. На могиле плита с надписью:

Иван Николаевич
КУШНЕРЕВ(3)
скончался 10 февраля 1896 года.

Вправо от церкви, за колодцем, немного пройдя по дорожке, с левой стороны обращает внимание крест из крыльев пропеллера. Это памятник А. А. Мухину, погибшему 9 мая 1914 года на Ходынском аэродроме, при пробе аппарата системы “Дюпердюссен”. Мухин был первой жертвой московского аэродрома.

Примечания:

(1) Так изначально назывался нынешний Рижский вокзал.

(2) Витали Иван Петрович (1794-1855 гг.), русский скульптор. Представитель классицизма (фонтан на Театральной площади в Москве, 1835 год) Точные по характеристике портретные бюсты (А. С. Пушкин, 1837 год). – Примеч. ред.

(3) Кушнерев Иван Николаевич (1827-1896), очеркист, редактор-издатель. В числе первых выступлений в печати – рассказ “Современный случай” (сб. “Раут”, кн. 1, М., 1851 год). Сотрудничал в “Рус. мире”, “Веке”, “Петерб. вест.”, “Современнике”, “Сыне отечества”, “Искре”, “Гудке”. В 1860 году выпустил сборник “Очерки и рассказы” (ч. 1-2, СПб), который, дополнив новыми произведениями, переиздал незадолго до своей смерти – “Сочинения” (т.1-3, М., 1859 год). В 1869 году он основал собственное типографско-издательское дело – известную “Кушнеревку”, выпустил около 60 названий книг. — Примеч. ред.